Как люди боролись с жарой до эпохи кондиционеров

Посмотрите любое фото Нью-Йорка начала 20-го века: мегаполис, застроенный высотными зданиями, мощеные улицы, электрическое освещение, система водоснабжения, канализация, многочисленные лавки и магазины, работающий общественный транспорт, подземные и надземные линии метро, школы, библиотеки и так далее, а прохлада в жаркие летние месяцы достигалась лишь при помощи куска льда, открытого окна да электрического вентилятора. К тому же жизнь сильно осложнял принятый тогда дресс-код. Длинные платья у женщин, костюмы и обязательные шляпы у мужчин. Неудивительно, что от многих довольно сильно пахло потом.

Кондиционер изменил американскую архитектуру. Особенно это коснулось частного домостроения. До появления кондиционирования в строительстве активно применяли такие материалы, как камень и кирпич, которые дольше держали и тепло, и холод. Потолки в помещениях делали выше, чтобы горячий воздух собирался над головой, оставляя обитателям относительную прохладу внизу. Появившиеся позже потолочные вентиляторы помогали поднимать теплый воздух вверх летом и опускать его вниз во время зимы.

Человеком, изменившим Америку, стал 25-летний Уиллис Кэрриер из города Баффало, штат Нью-Йорк, работавший инженером в компании Buffalo Forge Company. Решая проблему излишней влажности воздуха в здании бруклинской типографии в 1902 году, он собрал и установил в ее подвале устройство, ставшее первым в истории кондиционером. Но это был не тот компактный блок, к которому мы сегодня привыкли, а огромный механизм, занимавший почти все подвальное помещение. В том же 1902 году систему кондиционирования заказала Нью-Йоркская биржа, которая установила ее уже не для решения производственных проблем, а для комфорта сотрудников, работавших в здании. Дальше пошло-поехало. Первым офисным зданием с системой кондиционирования стало Эрмор-билдинг в Канзасе, штат Миссури, а каждая его комната была оборудована индивидуальным термостатом.

Первое устройство для охлаждения частного дома появилось в 1914 году. Компактным его тоже назвать было нельзя. Создал его тот же Кэрриер, а установили первый домашний кондиционер в особняке Чарльза Гейтса, сына магната Джона Гейтса, сделавшего состояние на колючей проволоке. Забавно было лишь то, что особняк Гейтса находился в столице штата Миннесота — Миннеаполисе — городе на севере США с далеко не самым жарким климатом. Долгое время из-за высокой стоимости и огромных габаритов кондиционеры были уделом исключительно большого бизнеса. Их устанавливали в универмагах, кинотеатрах, отелях и тому подобных местах. В частных же домах они еще очень долгое время встречались довольно редко.

Первым кинотеатром с системой кондиционирования стал нью-йоркский «Риволи», принадлежавший знаменитой Paramount Pictures. В 1925 году по предложению Кэрриера его оборудовали кондиционером, и продажи билетов возросли в несколько раз. Дело в том, что все без исключения кинотеатры испытывали проблемы во время жарких летних месяцев. Зрители не хотели сидеть в душных закрытых помещениях, из-за чего даже самые популярные фильмы шли в полупустых залах, а кинотеатры терпели большие убытки. Проблемы исчезли с появлением кондиционера, а кинотеатры стали наполняться битком, так как люди стали ходить туда не только для того, чтобы посмотреть кино, но и для того, чтобы просто посидеть в прохладе. Это, в свою очередь, изменило время премьер фильмов и график их выходов. Многие картины стали появляться на экранах летом, во время активного паломничества в кино. Преимущество кондиционера стало настолько очевидным, что всего за пять лет системы кондиционирования Кэрриера были установлены более чем в 300 кинотеатрах по всей стране. Кондиционерами оборудовали офисы, магазины, госпитали, заводы, железнодорожные вагоны и т.д. Они улучшали условия и увеличивали производительность труда в летние месяцы. Кондиционеры дали возможность путешествовать с большим комфортом и жить с комфортом там, где раньше жить было невозможно.

Владельцы фан-блога журнала The New Yorker newyorker_ru перевели эссе Артура Миллера, рассказывающее о том, как жилось во времена до кондиционеров.
Не помню точно, в каком это было году — в 1927 или 1928-м, жара стояла в сентябре просто сумасшедшая. Не спадала она даже после начала учебного года — мы как раз вернулись с нашей дачи в Роквэй-Бич. Все окна в Нью-Йорке были нараспашку, а на улицах было множество торговых повозок, в которых можно было купить колотый лед или посыпанный цветной сахар за пару пенни. Детьми мы прыгали за этими медленно катящимися, запряженными лошадьми повозками и крали по одному или два кусочка льда; лед пах немного навозом, но освежал ладони и рот.
Люди к западу от 110-й улицы, где я жил, были чересчур зажиточными, чтобы высиживать на своих пожарных лестницах, но от угла 111-й и дальше, как только наступала ночь, люди доставали матрасы и целыми семьями, в одном нижнем белье, располагались на своих железных балконах.
Даже ночью жара не спадала. С парочкой других детей я шел по 110-й к Парку и прогуливался среди сотен людей, которые в одиночку или семьями спали прямо на траве, рядом с большими будильниками, которые исполняли тихую какофонию — одни часы синкопировали с другими. Дети плакали в темноте, мужчины перешептывались низкими голосами, а где-нибудь вблизи озера слышался внезапный женский смех. Я могу припомнить только белых людей, лежащих на траве; Гарлем тогда начинался со 116-й улицы.
Позднее, в 30-е годы, во времена Великой депрессии, летние месяцы казались еще жарче. На Западе то было время раскаленного солнца и песчаных бурь, когда целые фермы, страдающие от засухи, снимались с насиженных мест. Оки (жители штата Оклахома), увековеченные Стейнбеком, совершали свои отчаянные броски к Тихому океану. У моего отца тогда было небольшое производство по пошиву пальто на 39-й улице, где на швейных станках трудились около дюжины мужчин. Даже смотреть на них, работающих с толстыми шерстяными зимними пальто в этой жаре, было для меня пыткой. Закройщики получали сдельную зарплату — оплачивалось только готовое количество швов, так что их обеденный перерыв был весьма непродолжительным — пятнадцать или двадцать минут. Они приносили еду с собой: пучок редиски, помидоры, огурцы и баночку густой сметаны. Все это они нарезали в свои миски, хранящиеся под станками. Также откуда-нибудь появлялся ломоть хлеба из грубой непросеянной ржаной муки, который они разрывали на части и орудовали словно ложкой, зачерпывая овощи со сметаной.
Мужчины постоянно потели, и я вспоминаю одного работника, у которого пот капал крайне оригинальным способом. Он был крошечным пареньком, который в работе пренебрегал ножницами и в конце каждого шва всегда откусывал нить вместо того, чтобы перерезать ее, так что остатки ниток прилипали к его нижней губе, и к концу рабочего дня у него получалась разноцветная борода из ниток. Его пот тек по этим оборванным ниткам и капал на ткань, которую он постоянно вытирал тряпкой.
Учитывая стоящую жару, от людей, конечно, пахло, но от некоторых пахло гораздо сильнее, чем от других. От одного из закройщиков воняло как от лошади, и мой отец, который, как правило, не различал запахи (никто не понимал почему), утверждал, что мог чувствовать запах этого человека, и обращался к нему всегда с приличного расстояния. Для того чтобы заработать как можно больше денег, этот закройщик работал с 5:30 утра до полуночи. В Бронксе у него было несколько квартир, а также он владел земельными участками во Флориде и Джерси — он напоминал жадного полусумасшедшего парня. У него было мощное телосложение, прямая осанка, взбитые волосы на голове и черные тени на щеках. Он фыркал словно лошадь, толкая резак по выкройкам сквозь примерно восемнадцать слоев материала. Однажды поздним вечером он зажмурился от разъедающего глаза пота, удерживая материал левой рукой и нажимая на вертикальное, острое как бритва, лезвие, двигающееся взад и вперед, правой рукой. Лезвие резануло по его указательному пальцу в районе второй фаланги. Он сердито буркнул, что не поедет в больницу, подставил руку с обрубком под кран с водой, затем замотал руку полотенцем и снова вернулся к станку, фыркая и воняя. Когда кровь просочилась сквозь полотенце, мой отец вырубил его станок и приказал ему ехать в больницу. Но на следующее утро он уже был на рабочем месте и снова трудился с раннего утра до позднего вечера, как обычно накапливая денежки на новые квартиры.
В то время еще ходили поезда вдоль 2-й, 3-й, 6-й и 9-й авеню, а многие автомобили были сделаны из дерева, с окнами, которые, конечно, были открыты. По Бродвею ходили открытые трамваи без боковых стенок, в которых вы по крайней мере могли ловить ветерок, пускай теплый. Отчаявшиеся люди, не в силах выдержать жару в своих квартирах, платили 5 центов и бесцельно катались пару часов на трамвае, чтобы немного охладиться. Что касается Кони-Айленда, на выходные каждый участок пляжа был настолько забит людьми, что практически невозможно было найти место, чтобы присесть, положить вашу книгу или хот-дог.
Впервые я столкнулся с кондиционером в 60-х годах, когда остановился в отеле Челси. Так называемый менеджмент отеля установил кондиционер на колесики, который довольно бессмысленно охлаждал, а иногда нагревал воздух, в зависимости от того, сколько кувшинов воды было в него залито. При начальном заполнении водой он начинал разбрызгивать воду по всей комнате, так что приходилось поворачивать его лицом к ванной, а не к кровати.
Однажды один джентльмен из Южной Африки как-то сказал мне, что в Нью-Йорке в августе жарче, чем в любом другом известном ему месте в Африке, но люди здесь почему-то одеты как в северном городе. Он было хотел надеть шорты, но побоялся, что его арестуют за непристойное поведение.
Страшная жара создавала нелогичные решения: льняные костюмы, на которых оставались глубокие складки, после того как кто-нибудь сгибал руку или ногу; мужские соломенные шляпы, жесткие, как маца, похожие на негнущиеся желтые цветы, ежегодно расцветавшие по всему городу в первых числах июня. Шляпы оставляли глубокие красные вмятины на мужских лбах, а сморщенные костюмы, в которых должно было быть не так жарко, приходилось все время поправлять то вниз, то вверх, то вбок, чтобы позволить телу дышать.
Летом город плыл, словно в тумане, в котором особо восприимчивые люди без конца повторяли глупое приветствие: «Жарковато, да? Ха-ха». Это было похоже на последнюю шутку перед тем, как мир расплавится в океане пота.
Артур Миллер.